Двадцать девять лет, чтобы понять, как стоит жить

0 / 5 (0 голосов)

Жизнь — череда событий, проносящихся мимо нас. Первые десятилетия мы думаем, что впереди бесконечность. Примеряем разные роли, стараемся всем угодить. Но однажды понимаем, что позади — огромный отрезок пути, на котором мы не сделали ничего из того, что на самом деле любим. Наш читатель Марат Казыканов о том, как к 29 годам он наконец понял, что жизнь слишком коротка, чтобы быть славным парнем для всех.

Мне четыре года. Я ношу красные колготки и желтый вязаный свитер. Комната в квартире, кроме которой я еще нигде не жил, наполнена теплым светом пыльной люстры, сухо подсвечивающей коричневый шершавый диван и парту, за которой делал уроки старший брат. Каждый понедельник он уезжает в московскую школу и возвращается только в пятницу или субботу. Иногда в такие дни мне кажется, что меня никто не замечает.

Все в квартире представляется мне очень большим. Под обеденным стулом, мягким от слезающего лака, чувствую себя как в пещере, куда никто не может заглянуть. Я жду, когда придет тридцатилетний отец, румяный с мороза, и громко с нами поздоровается. Жду, когда на его еще не уставшем лице появится улыбка и, почувствовав себя в безопасности, я смогу выбраться из этой пещеры.

Он научил думать больше, чем говорить

Мне восемнадцать лет. Я ношу черный кардиган и черный атласный галстук, слушаю Арету Франклин и медленно иду на кладбище. Несколько недель назад на глазах у десятка людей в реке утонул друг. В детском саду он хвастался мне не показывающими время часами, в первом классе позвал играть в приставку, которой у нас еще не было, а после школы научил думать больше, чем говорить. Никто дома не спрашивает про случившееся, а из-за проблем с учебой мне вводят комендантский час. Когда я прихожу с поминок на час позже, получаю от отца крепкий удар в челюсть. Следующий месяц два моих шатающихся резца бьются за место в строю и навсегда остаются неловко прижатыми друг к другу.

Мне девятнадцать лет. До нитки промокнув после первых экзаменов во ВГИКе, я возвращаюсь в квартиру, где живет девушка, с которой познакомился в интернете. Я сплю в старой домашней футболке, а она пьет шампанское и слушает Rainy Day Lament. Я впервые по-настоящему влюблен.

Мы меняемся самодельными открытками и с мая по октябрь проводим вместе каждые выходные, когда ее родители уезжают на дачу. В ноябре мы расстаемся и навсегда удаляем все фотографии, о чем потом вместе будем жалеть. Образовавшуюся пустоту я пытаюсь заполнить с помощью другой девушки, подпитывая свое ущемленное эго за счет ее доброго сердца. Я впервые бреюсь наголо, смотрю много сентиментальных фильмов и работаю ассистентом известного фотографа. Он курит самокрутки и носит только черную одежду, знакомит меня с Джонни Кэшом и основами мировой экономики: «Много нефти — много съемок».

Мне двадцать один. Положив голову на колени девушке, я смотрю на Москва-реку и медленно проплывающие корабли. Мы слушаем музыку на новомодном айподе без наушников, пьем вино, наслаждаемся безмолвным обществом друг друга и отмечаем ее двадцать третий день рождения. У нее волнистые темные волосы и большие глаза, мальчишеский нрав и ямочки, появляющиеся от улыбки. Мне хорошо, но я еще не знаю, что этот вечер 27 июля станет для меня мерилом счастья на всю оставшуюся жизнь. Наклонившись, она шепчет мне на ухо: «Марио, я тебя люблю».

Она спит у меня на коленях в машине, когда мы слетаем с обледеневшей трассы

Мы отправляем друг другу еще платные смс-сообщения в одну и ту же секунду, варим вместе мыло и впервые в жизни съезжаем от родителей. Она знакомит меня с трип-хопом, сказками Миядзаки, секс-шопами и своей ревностью. Она спит у меня на коленях в машине, которая везет нас из Питера в Москву, когда мы слетаем с обледеневшей трассы и чудом остаемся в живых. На полу гостиничного номера в Лиссабоне, спустя год, вместе плачем от несбывшихся надежд, крепко обнявшись.

Мне двадцать четыре. Я живу в Свиблово с Захаром, только что пережившим развод. Мы подолгу разговариваем и открываемся друг другу так, как никогда больше не откроемся. Уже грустные, но уверенные в том, что будет лучше, мы часто выпиваем, чтобы не думать, и у нас получается.

Мне двадцать шесть. Я бегу по Большой Дмитровке с расползающимся от улыбки лицом. Я встречаюсь с девушкой, которую гордо про себя называю женщиной. У нее красивые густые брови и большие глаза, она ненавидит рыбный суп и пока делает вид, что очень серьезна.

Пытаясь доказать, что я цельный, взрослый и серьезный человек, я сперва съезжаю от друзей, а чуть позже снимаю небольшую квартиру на Войковской. Мы строим планы и обсуждаем наше будущее. Спустя год я понимаю, что обманываю не только ее, но и себя, и сбегаю при первой возможности.

Мне двадцать восемь. День за днем на пляже в Яффо я неизменно встречаю парня с огромными грустными глазами. Он спрашивает, кем мне приходится девушка, с которой я пришел, — другом или женой? Вернувшись в Москву, мы решаем, что не хотим быть друзьями. Я делаю нелепое кольцо из фольги и предлагаю ей стать моей женой. Она соглашается, мы обещаем друг другу беречь себя, пока хватит сил, и не замечаем, как начинаем превращаться в угодливых, но эгоистичных собственников.

Мне двадцать девять. Облокотившись спиной на купленный для семейных посиделок в ИКЕА диван, я сижу на полу и тренирую на холодильнике свой новый, честный и прямой взгляд. Недавно я понял, что все это время пытался угодить всем на свете и быть славным человеком, скрываясь под глубокомысленной маской интроверта и обрекая на провал все свои отношения. Оказалось даже, что джазу я предпочитаю все-таки блюз, томным женщинам счастливых, а красному вину — белое. Что все хорошо и вокруг великое множество прекрасных людей, которых даже не надо спасать, чтобы провести хороший вечер. Что у сурового отца, казавшегося иногда монстром, просто не было времени до конца во всем разобраться, а мне осталось только отпустить все это и пригласить кого-нибудь погулять, пока лето.

Источник: psychologies.ru

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *